Амальгама

К истории нравов времен Июльской Монархии. Некоторые частные аспекты.

В эпоху, последовавшую за якобинским террором и опустошительными наполеоновскими войнами, соотношение полов в структуре французского общества значительно изменилось. Я буду рассматривать исключительно данные по столице, поскольку они не только являются наиболее характерными, но и определяют тенденцию для положения в департаментах на годы вперед. По данным К.Ферта, количество мужчин превышало количество женщин в пропорции где-то 110:90, и этот сдвиг определялся не только и не столько ситуацией с рождаемостью, сколько массовым притоком активной части населения в Париж, что началось еще при Бонапарте и значительно усилилось с восстановлением стабильности при Луи 18-м и Карле Х. В основном в город устремлялись не крестьяне или люмпены (из-за промышленной неразвитости французская столица вплоть до 1840-х не нуждалась в неквалифицированном пролетариате, сохраняя цеховую структуру производства), а "люди свободных профессий" и интеллектуального труда (юристы, врачи, экономисты, многие из которых успешно вливались в формирующийся страт финансовой элиты* - ее в советской литературе почему-то именуют "новой аристократией", но мне это кажется некорректным), не вытесняющий старую, сословную аристократию, как было в Англии, а вполне органично ее амальгамирующий.
Новой идеологией был прагматизм третьего сословия (я сознательно избегаю термина "буржуазия"), ставившего главной целью не личное обогащение, но стабильность во всем, начиная от финансов и заканчивая личной сферой, когда все, бывшее неотъемлемой частью "ancien regime", автоматически отрицалось; так, новая идеология совершенно не допускала равноправные отношения между мужчиной и женщиной, принадлежащими к одному социальному слою - женщину полагалось рассматривать исключительно как источник приданого, продолжения рода и повышения или упрочения собственного социального положения, чему служил брак, и отмена (до 1880-х годов) развода. Романтические отношения, культивируемые романтиками (отметим, что французские романтики не были объединены в кружки или братства, в отличие от немецких коллег), произрастали еще из средневековых представлений о куртуазном служении, и служили предметом сурового осуждения как со стороны идеологических противников - "классицистов", так и со стороны обывательской морали, о которой так едко отзывался Гейне, именуя парижан "нацией лавочников", широкий резонанс получили лишь во второй половине 1830-х, когда "бунтарство" стало из способа выражения оппозиционных чувств просто литературно-художественным приемом, подхваченным эпигонами из числа обеспеченной молодежи.
Пресловутая "двойная мораль" всего-навсего доводила преклонение перед женщиной своего круга до логического конца - все, что было запрещено по отношению к даме разрешалось (и даже поощрялось) по отношению к представительницам более низших стратов, благодаря чему т.н. "куртизанки", "лоретки", "гризетки", "дамы полусвета" размножились до крайности - разумеется, и среди них существовала своя иерархия, содержануи банкиров и герцогов разъезжали на рысаках и позировали именитым художникам, а "Matratzenschon" ютились по ночлежкам и самым отчаянным притонам, впрочем, сути явления это не меняло: в отличие от респектабельных женщин из интеллигенции или новой финансовой элиты, они были весьма искушены в искусстве плотской любви, не уступая сладострастницам Галантного Века - новая эпоха не могла победить порок, но набросила на него бархатную маску, отрекаясь на словах от сифилитических шанкров старого режима, но на деле изгоняя явление в тень, где оно продолжало благоденствовать: по некоторым данным, в Париже перед 1848 годом насчитывалось до 50,000 проституток.
Кстати, о сифилисе - в связи с уже упомянутым, венерические заболевания во французской столице положительно процветали; из-за несовершенства диагностики (вплоть до знаменитых опытов Рикора гоноррею отождествляли с люэсом, мягкий шанкр также не выжеляли в отдельное страдание) и лечения (заключавшегося исключительно в обильной даче ртути per os и ртутных ваннах) можно было говорить о сифилитической эпидемии, которая, вспыхнув с новой силой в годы Реставрации, не утихала и во время Второй Империи, и ее жертвами были в частности, Альфонс Рабб, Жерар де Нерваль, Генрих Гейне и Огюстэн Тьерри. Тем не менее, продажная женщина притягивала - что нашло отражение и в литературе, от восторженного идеализма Дюма ("Дама с камелиями") до закономерного отвращения Бодлера (лирика); впрочем это очень быстро подметила полиция, предлагавшая проституткам службу, и многие из девиц "горизонтальной профессии", как именовал их Гейне, становились сексотками Сюрто - чисто парижский феномен, в Англии такое могло быть возможным только при Георге IV. Жрица продажной любви была неотъемлемым атрибутом Парижа, и пользовалась правом посещать собственный храм - "Нотр-Дам де Лоретт". Тоже такая сугубо французская черта.
В эпоху Июльской монархии интерес к противоестественному снижается, но не исчезает - именно в это время появился знаменитый роман Онорэ де Бальзака "Серафита", повествующий о судьбе транссексуала, пожалуй, первый в мировой литературе. Девушка-Серафита предстает перед Минной в образе нежного юноши Серафитуса и ведет себя с ним, как мужчина, а с Вильфридом принимает женскую ипостась, и молодой человек не подозревает о ее "двойной жизни". Бальзак из любви к экзотике перенес действие в Норвегию и насытил подробностями сведеборгианского толка, но можно быть уверенным, что и во Франции подобное имело место, при полном юридическом бесправии женщин возможность "примерить на себя" мужскую роль была единственным способом получить образование, ну и конечно, проявить отличную от общепринятой нормы сексуальность, хотя такие случаи и не были особенно частыми из-за строгого воспитания и скажем так, отсутствия "моды" на них, той самой моды, что захлестнет Европу полувеком позже. Однако главное - и это зафиксировано критическим реалистом Бальзаком - явление имело место, хотя судьба подобных созданий была очень и очень печальна: мужчина, воспитанный на образцах не просто гетеросексуального поведения, но уже упомянутой выше "двойной морали" просто не мог принять такую модель отношений, что и подтверждается текстом "Серафиты", где андрогин умирает, а Вильфрид находит свое семейное счастье с Минной.
И о перверсиях - поскольку меня интересовала исключительно некрофилия, разыскания проводились в этой плоскости, и было обнаружно два случая, относящиеся к рассматриваемой эпохе. Вот что говорит источник: "Только что скончалась юная особа, шестнадцатилетняя девушка, принадлежавшая к одной из знатнейших в городе семей. Ночь была уже на исходе, когда в комнате усопшей раздался грохот — рухнула какая-то мебель. Мать покойной, чья комната была по соседству, тут же примчалась на шум, ворвалась внутрь и увидела, как в дверь выскользнул незнакомый мужчина в ночной рубашке ее дочери. От ужаса дама испустила душераздирающий вопль, на который сбежались все домочадцы. Незнакомца схватили; на вопросы он отвечал, но как-то сбивчиво и туманно. Первым делом подумали, что это грабитель, однако его об лачение и еще кое-какие признаки заставили повести расследование в ином направлении. Выяснилось, что юную покойницу дефлорировали, совокупившись с трупом несколько раз. Следствие выявило, что сиделка была подкуплена, и вскоре очередные разоблачения подтвердили, что этот несчастный, будучи человеком весьма состоятельным, родившимся в приличной семье, получившим изысканное воспитание и отличное образование, тем не менее, не в первый раз занимается столь постыдным делом. В ходе судебного разбирательства было установлено, что подследственному ранее неоднократно удавалось проскользнуть в постель к юным покойницам, где он и давал выход своей отвратительной страсти») 122"
Широко известен случай сержанта Бертрана, давшего свое имя разновидности некрофилии - бертранизму, вот что сообщено о нем и его деятельности:
Sergeant Bertrand of the French 74th Regiment was tried by military tribunal on 10 July 1847 after having been wounded by guards at Pere Lachaise. He admitted to opening a number of graves in the cemetery and engaging in intercourse with deceased women. Bertrand was sentenced to a years' imprisonment; upon his release he immediately left the vicinity and was never heard of again."
Вообще общество, как можно видеть из мер наказания, воспринимало подобные отклонения довольно лояльно, не изменилась ситуация и полувеком спустя, когда Виктор Ардиссон, совершивший более ста некрофильных актов, был всего-навсего признан не отвечающим за свои поступки и помещен в психиатрическую лечебницу. Что уж говорить, если тема "мертвых возлюбленных" была в эпоху романтизма чрезвычайно популярна в живописи и литературе Европы (вспомним работы Фюзели, стихи Леопарди, Китса, новеллы Готье) и Америки (Эдгар По - без комментариев), и Эрос причудливо соединялся с Танатосом - так, в произведении Готье молодой человек влюбляется в умирающую девушку и, дождавшись похорон, выкапывает ее труп, чтобы воздавать ему характерные для куртуазной любви почести; только вмешательство мудрого кюре спасает экзальтированного юношу от сумасшествия. Похожая аллюзия с эксгумацией молодой куртизанки описана и у Дюма-сына в "Даме с камелиями", причем данная сцена насыщенна неприкрытым эротизмом. В чуть более позднее время подобный поступок совершил известный английский художник, глава "Братства прерафаэлитов" Данте-Габриэль Россетти, приказавший достать из гроба своей жены положенную туда перед погребением тетрадь сонетов и едва не лишившийся чувств от вида почти не тронутого тлением тела.
Несколько слов о специфике выражения чувств в рассматриваемый период: т.н. "романтический невроз" (не совсем корректное понятие, введенное Мегроном в 1914 году) подразумевал повышенное внимание к собственным эмоциям и безжалостную рефлексию, умение красиво выразить свои чувства вплоть до экзальтированности и некоторой истеричности, которой не чужды были и мужчины. Слезы, обмороки, всевозможная психосоматика ни в коей мере не осуждалась и не почиталась признаком "слабости", ибо тот же самый человек, что рыдал над томиком Сенанкура или Нодье, мог на следующий день бестрепетно выйти к барьеру защищать собственную честь, или пустить пулю в висок, решив, что более не может жить в соответствии со внутренними установками. Весьма показателен в этом отношении случай Альфонса Рабба, бывшего военного, талантливого публициста и поэта, который, заболев люэсом, вначале на протяжении пяти лет безжалостно препарировал свою душу, выстраивая настоящую апологию суициду (она была опубликована в 1835 году как "Философия отчаяния"), принял летальную дозу опиума, ибо не мог смириться с невозможностью жить как прежде. Мегрон приводит в своем исследовании множество примеров таких глубоко осознанных самоубийств, и делает вывод, что поколение романтиков якобы утратило понятие о ценности жизни, мне же наоборот, видится, что только эти люди и понимали по-настоящему вкус настоящей, полнокровной жизни, Жизни с большойц буквы, а не унылого существования; смотреть в лицо опасности они умели - Стендаль участвовал в наполеоновских походах, Каррель воевал в Испании и был трижды приговорен к смерти, но тем не менее, _сам_ блистательно защищался на суде и выиграл все три процесса. Так что en masse романтики не были "невротиками", и то, что Мегрон считал болезнью на самом деле происходило даже не от преизбытка, а просто от нормального развития психических процессов, что нам кажется практически невероятным и патологическим.